Я беседую с пятилетней девочкой из Пормпуроу — небольшой области проживания аборигенов на западном окончании полуострова Кейп-Йорк в Северной Австралии. Если я прошу ее указать на север, она делает это без всяких колебаний и, как показывает мой компас, абсолютно точно. Спустя какое-то время я задаю тот же вопрос на лекции в Стэнфордском университете, где присутствуют выдающиеся ученые — обладатели премий и медалей за научные достижения. Я прошу их закрыть глаза с тем, чтобы они не видели действия своих соседей, и предлагаю указать на север. Многие отказываются сразу, так как вообще не в состоянии это сделать, другие на какое-то время задумываются, а затем указывают на все возможные направления. Я повторяла данный эксперимент в Гарварде, Принстоне, Москве, Лондоне и Пекине — результат был всегда один и тот же.

Итак, пятилетняя девочка, принадлежащая к определенной культуре, легко делает то, на что не способны крупные ученые из другой культуры. Чем же могут быть обусловлены столь существенные различия в одной из познавательных способностей? Как ни удивительно, причиной может служить разница в языке общения.

Представления о том, что языковые особенности способны влиять на познавательные функции, высказывались уже несколько веков тому назад. С 1930-х годов они получили подтверждение в работах американских лингвистов Эдварда Сепира (Edward Sapir) и Бенджамина Ли Уорфа (Benjamin Lee Whorf). Изучая различия между языками, они пришли к выводу о том, что носители разных языков мыслят по-разному. Такие представления были сначала встречены с большим энтузиазмом, однако, к сожалению, они совершенно не были подкреплены объективными данными. К 1970-м годам многие ученые разочаровались в гипотезе Сепира—Уорфа, и на смену ей пришли теории универсальности мышления и речи. Однако сегодня, спустя несколько десятилетий, наконец, появился большой фактический материал, свидетельствующий о формировании мышления под влиянием особенностей языка. Эти факты опровергают устоявшуюся парадигму универсальности мышления и открывают новые увлекательные перспективы в области происхождения мышления и представлений о действительности. Кроме того, полученные результаты могут иметь важное юридическое, политическое и педагогическое значение.

В мире насчитывается более 7 тысяч языков, и каждый из них требует особых речевых оборотов. Предположим, я хочу сообщить, что посмотрела фильм «Дядя Ваня на 42-й улице». На языке миан, распространенном в Папуа–Новой Гвинее, в зависимости от употребленного мной глагола собеседник узнает, что я видела фильм только что, вчера или давно. На индонезийском языке, напротив, из конструкции глагола даже не будет ясно, видела ли я его или только собираюсь посмотреть. В русском языке из глагола станет ясен мой пол, а на мандаринском наречии китайского языка мне придется уточнить, идет ли речь о дяде по отцовской или материнской линии и о родстве по крови или по браку — для каждого из данных случаев используется разное существительное. А на языке пираха (на котором говорит маленькое племя, обитающее на одном из притоков Амазонки) я даже не смогла бы сказать «42-я улица» — в нем нет чисел, а имеются лишь понятия «мало» и «много».

Различий между разными языками бесконечное множество, но это еще не означает, что носители разных языков по-разному мыслят. Можем ли мы утверждать, что говорящие на миане, индонезийском, русском, мандаринском или пираха в конечном счете по-разному воспринимают, вспоминают и рассуждают об одних и тех же явлениях? На основании данных, полученных в моей и нескольких других лабораториях, мы вправе считать, что язык действительно влияет на такие фундаментальные основы человеческого знания, как представления о пространстве, времени, причинно-следственных связях и отношениях с другими людьми.

Вернемся в Пормпуроу. В языке тайоре (куук-тайоре), на котором говорят в этой области, нет таких пространственных понятий, как «левое» и «правое». Вместо них применяются обозначения абсолютных направлений — север, юг, восток и запад. В английском такие понятия, разумеется, тоже используются, но лишь для указания глобальных направлений. Мы никогда не скажем, например, «надо же, салатные вилки положили на юго-востоке от обеденных!» На языке тайоре, напротив, указания абсолютных направлений применяются во всех пространственных масштабах: можно сказать, например, что «чашка стоит на юго-востоке от тарелки» или «мальчик к югу от Мэри — мой брат». Таким образом, чтобы хоть как-то общаться на этом языке, надо постоянно ориентироваться в пространстве.

Данные, полученные за последние два десятилетия в новаторских работах Стивена Левинсона (Stephen C. Levinson) из Института психолингвистики имени Макса Планка (Неймеген, Нидерланды) и Джона Хэвиленда (John B. Haviland) из Калифорнийского университета (Сан-Диего), показывают, что носители языков, в которых применяются обозначения абсолютных направлений, удивительно хорошо ориентируются в пространстве, в том числе в незнакомых местностях или зданиях. У них это получается лучше, чем у постоянных обитателей, говорящих на обычных языках; более того, их способности выходят за рамки современных научных представлений. Видимо, столь удивительные возможности формируются под влиянием особенностей языка.

Особенности восприятия пространства влекут за собой и особенности восприятия времени. В частности, мы с моей коллегой из Калифорнийского университета (Беркли) Элис Гэби (Alice Gaby) предъявляли говорящим на тайоре иллюстрации с разными разворачивающимися во времени событиями — взрослеющего человека, растущего крокодила, съедаемого банана. Перемешав картинки, мы просили испытуемых расположить их в определенной временной последовательности.

Каждый участник проделал процедуру дважды, будучи сам расположенным в разных направлениях. Говорящие на английском при выполнении задачи раскладывают карточки слева направо, а на иврите — справа налево: таким образом, особенности письма определяют наши представления о временной организации. В случае же с говорящими на тайоре картина была иной: они располагали карточки в направлении с востока на запад. Иными словами, если они сидели лицом к югу, то карточки раскладывались слева направо; к северу — справа налево; к востоку — к себе, к западу — от себя. Никому из испытуемых мы не сообщали, как ориентированы стороны света: они знали об этом сами и спонтанно использовали ориентировку в пространстве для формирования временной структуры.

Существуют и другие различия в представлениях о времени среди разных культур. Так, на английском языке говорят, что будущее впереди, а прошлое позади. В 2010 году исследователь из Абердинского Университета (Шотландия) Линден Майлс (Lynden Miles) и его сотрудники обнаружили, что говорящие на английском при мысли о будущем подсознательно наклонялись вперед, а при мысли о прошлом — назад. Однако на языке аймара, на котором говорят жители Анд, напротив, будущее позади, а прошлое — впереди. Соответственно отличается и их жестикуляция: в 2006 году Рафаэль Нуньес из отделения Калифорнийского университета в Сан-Диего и Ева Свитсер (Eve Sweetser) из отделения Калифорнийского университета в Беркли показали, что говорящие на аймара при упоминании о прошлом наклонятся вперед, а о будущем — назад.

Носители различных языков по-разному описывают события, и в результате по-разному запоминают роль их участников. Каждое событие, даже самое мимолетное, представляет собой сложную логическую структуру, требующую не только точного воссоздания, но и интерпретации.

Возьмем, к примеру, известную историю о том, как бывший вице-президент США Дик Чейни на охоте вместо перепелки случайно ранил своего приятеля Гарри Уиттингтона. Историю можно описать по-разному. Можно, например, сказать: «Чейни ранил Уиттингтона», и это будет прямо указывать на Чейни как на виновника происшествия. Можно сказать и по-другому: «Уиттингтон был ранен Чейни», и это уже несколько дистанцирует Чейни от события. Можно вообще оставить Чейни за кадром, написав «Уиттингтона ранили». Сам Чейни высказался так (буквально): «В конечном счете, именно я тот человек, кто нажал на курок ружья, выпустившего заряд, ранивший Гарри», тем самым разделив себя и несчастный случай длинной цепочкой событий. А бывший в то время президентом США Джордж Буш придумал еще более ловкую формулировку: «Он услышал шум крыльев, обернулся, выстрелил и увидел, что его друг ранен», одной фразой превращающую Чейни из виновника несчастного случая в простого свидетеля.

На американцев такие словесные фокусы редко оказывают влияние, поскольку в англоязычных странах, где главная задача детей и политиков — увильнуть от ответственности, неагентивные конструкции звучат как нечто явно уклончивое. Говорящие на английском предпочитают обороты, прямо указывающие на роль того или иного человека в событии, например «Джон разбил вазу». Напротив, японцы и испанцы чаще используют именно неагентивные конструкции типа «ваза разбилась» (по-испански — «Se rompiу el florero»), в которых о виновнике происшествия непосредственно не говорится.

Мы с моей студенткой Кейтлин Фози (Caitlin M. Fausey) обнаружили, что такие языковые особенности могут обусловливать различия в воспроизведении событий и воспоминаниях очевидцев. В наших исследованиях, результаты которых были опубликованы в 2010 году, лицам, говорящим на английском, испанском и японском предъявляли видеофрагменты, где два человека прокалывали воздушные шарики, разбивали яйца и проливали жидкости — в одних случаях случайно, в других — нарочно. Далее их просили вспомнить, кто именно был виновником происшествия — как при опознании подозреваемого. С точки зрения языковых особенностей результаты оказались предсказуемы. Носители всех трех языков описывали намеренные события с использованием агентивных конструкций типа «Это он проколол шарик» и одинаково хорошо помнили виновников событий. Однако воспоминания о случайных происшествиях имели очень характерные различия. Участники, говорящие на испанском и японском, по сравнению с англоязычными, реже описывали происшествия с помощью агентивных конструкций и хуже запоминали их виновника. При этом в целом способность к запоминанию у них не была хуже — намеренные события, при описании которых виновник, разумеется, указывался, они помнили столь же хорошо, как и носители английского языка.

Язык влияет не только на запоминание, но и на обучение. Во многих языках структура имен числительных более явно соответствует десятичной системе, чем в английском (в китайском, например, нет таких исключений, как «eleven» для одиннадцати и «twelve» для двенадцати, где нарушено общее правило прибавления к цифре, обозначающей единицы, основы «-teen», аналогичной русскому«-дцать»), и их носители быстрее овладевают счетом. Число слогов в числительных влияет на запоминание телефонного номера или счет в уме. От особенностей языка зависит даже возраст осознания своей половой принадлежности. В 1983 г. исследователь из Мичиганского университета (Анн-Арбор) Александр Гиора (Alexander Guiora) сравнил три группы детей, родными языками которых были иврит, английский и финский. На иврите обозначение пола чрезвычайно распространено (даже слово «ты» различается в зависимости от него), в финском используется существенно реже, а английский занимает в этом отношении промежуточное положение. Оказалось, что выросшие среди говорящих на иврите дети осознавали свою половую принадлежность на год раньше, чем говорящие на финском, а англоязычные дети заняли некое среднее положение.

Я привела лишь несколько ярких примеров различий в познавательных функциях у носителей разных языков. Естественным образом возникает вопрос — влияют ли особенности языка на мышление или наоборот? Видимо, верно и то, и другое: от того, как мы мыслим, зависит наш язык, но есть и обратное воздействие. В последние десять лет с помощью ряда остроумных исследований было доказано, что язык, бесспорно, играет роль в формировании мышления. Выяснилось, что изменение состава языка влияет на познавательные функции. Так, обучение новым словам, обозначающим цвета, влияет на различение оттенков, а словам, обозначающим время — на восприятие времени.

Еще один путь исследования влияний языка на мышление — изучение людей, свободно говорящих на двух языках. Оказалось, что восприятие действительности в известной степени определяется тем, на каком языке такой человек говорит в данный момент. Два исследования, опубликованных в 2010 году, показали, что от этого могут зависеть даже такие фундаментальные свойства, как симпатии и антипатии.

Одно из исследований было проведено учеными из Гарвардского университета Олудамини Огуннейком и его коллегами, другое — коллективом Шая Данцигера из Университета Бен-Гуриона в Негеве. В обеих работах изучались подсознательные предпочтения у двуязычных испытуемых — владеющих арабским и французским в Марокко, испанским и английским в США и арабском и ивритом — в Израиле. Последним, в частности, предлагали быстро нажимать клавиши в ответ на предъявление разных слов. В одном случае при предъявлении еврейских имен (например, «Яир») или обозначений положительных качеств (например, «хороший» или «сильный») испытуемые должны были нажать клавишу «M», а при предъявлении арабских имен (например, «Ахмед») или отрицательных качеств (например, «плохой» или «слабый») — клавишу «X». Затем условия менялись таким образом, что одна клавиша соответствовала еврейским именам и отрицательным качествам, а другая — арабским именам и положительным качествам. Во всех случаях измерялось время реагирования. Такой метод широко используется для оценки подсознательных предпочтений — в частности, ассоциаций между этнической принадлежностью и положительными либо отрицательными чертами.

К удивлению ученых, скрытые предпочтения у одних и тех же людей существенно отличались в зависимости от того, какой язык они в данный момент использовали. В частности, в вышеописанном исследовании при использовании иврита подсознательное отношение к еврейским именам было более положительным, чем при использовании арабского. Видимо, язык влияет на гораздо более многообразные психические функции, чем принято предполагать. Человек пользуется речью даже при выполнении таких простых заданий, как различение цветов, подсчете точек на экране или ориентировании в небольшом помещении. Мы с моими сотрудниками обнаружили, что, если воспрепятствовать свободному использованию речи (например, попросить испытуемых постоянно повторять газетную выдержку), то выполнении таких заданий нарушается. Это позволяет предположить, что особенности разных языков могут влиять на очень многие стороны нашей психической жизни. То, что принято называть мышлением, представляет собой сложную совокупность речевых и неречевых функций, и, возможно, существует не так много мыслительных процессов, на которых не воздействовали бы особенности языка.

Важнейшая особенность человеческого мышления — пластичность: способность быстро перестраивать представления о действительности при ее изменениях. Одним из проявлений такой пластичности является многообразие человеческих языков. Для каждого из них характерен уникальный набор познавательных средств и каждый основан на знаниях и представлениях, накопленных в данной культуре на протяжении тысячелетий. Язык — это способ восприятия, познания и осмысления мира, бесценный руководитель по взаимодействию с окружением, созданный и выпестованный нашими предками. Изучение влияний языка на мышление поможет понять, как мы формируем знания о действительности и ее закономерностях, достигая все новых интеллектуальных вершин — иными словами, саму суть того, что делает нас людьми.